Мстёрский ковчег. Из истории художественной жизни 1920-х годов - Михаил Бирюков

население не успевало увидеть результатов культивирования его ремесел. Если не будет доведена до конца организация техникума, доверия… уже нельзя будет воссоздать, а оно и без того завоевывается с трудом благодаря значительной его косности»[644]. Зверев указывал на бессмысленность существования опытно-показательной школы вне кооперации с техникумом. Тем более что 1923 год должен был стать годом первого школьного выпуска и, значит, вместе с мастерскими Холуя, Палеха, Вязников обеспечить Мстёре приток студентов-первокурсников. «Больно было бы разрушить идею в самый момент ее осуществления, только благодаря стихийному бедствию, которого последствия хотя и велики, но вполне поправимы»[645], — заключал Зверев.

Василий Соловьёв. Мстёра. 1920-е. Архив Мстёрского института лаковой миниатюрной живописи им. Ф. А. Модорова

Михаил Модестов. Мстёра. 1927. Государственный архив Владимирской области

Как ни остро стояла задача скорейшей ликвидации последствий пожара, приоритетом все же стал поиск взаимопонимания между взрослыми и детьми, встраивание беспризорников в существующую систему отношений. Надо отдать должное педагогам, которые не впали в истерику, не изменили себе, а начали заново создавать детский коллектив. Ставка была сделана на то, чтобы поднимать маленького человека из его «руин», создавать вокруг него разнообразные точки опоры, культивируя любой мало-мальский успех, новые интересы, чувство перспективы. «Казалось бы, — писал в своей статье И. Зюзюкин, — этой дикой, необузданной толпой могли управлять только брутальные типы с железными нервами. Но Наркомпрос присылал во Мстёру, словно назло обстоятельствам, одних „очкариков“»[646]. Среди них были и художники, люди с большим педагогическим и житейским опытом, выпускники Строгановского училища — москвичи по рождению Михаил Владимирович Модестов и Федор Иванович Лашин.

Модестов[647] начал работать в Мстёре незадолго до поразивших ее драматических событий. Он переехал из Владимира, где служил заведующим отделом художественного образования Губпрофобра[648]. По должности в последнее время он был куратором Мстёрских мастерских; хорошо знал всю историю их развития, участвуя в периодических собраниях, которые там проводились еще в качестве представителя владимирских Свомас. Модестов тяготился ролью чиновника, стремясь к практической деятельности. До Германской войны он работал в Москве на ювелирной фабрике[649], потом в Пермском крае[650] — художником земских ремесленных мастерских. Создавал эскизы мебели для кустарей и преподавал рисование[651]. Во Владимире характерное для начала 1920-х годов брожение художественных сил влекло его то к заведыванию Кустарным музеем, то к бюрократическим будням в совнархозе, а забота о хлебе насущном заставляла совмещать это с педагогической работой в студии гарнизонного клуба и владимирских Свомас[652].

Будучи по специальности «художником по кустарной промышленности в земстве», он имел универсальную подготовку: в Мстёре в разное время вел деревообделочное отделение, а также текстильное и вышивальное отделения по классу композиции, рисунка и технологии материалов. Здесь он воспитал ценные кадры творческих работников для текстильной промышленности[653]. Бывшие студенты вспоминали, что Модестов настойчиво предлагал использовать древнюю традицию белокаменной резьбы, с которой знакомил их на экскурсиях во Владимир и Суздаль, в мотивах набоечных рисунков. Предпочитая приглушенные тона, советовал избегать кричащих красок. А композиции Модестова вызывали ассоциации с его мелодичной, красивой игрой на гитаре — «спокойной и несколько монотонной»[654].

Разносторонне одаренный, Михаил Владимирович органично влился в ряды коммуны. Скоро без Модестова ее жизнь уже трудно было представить. Прекрасно зная музыку, он руководил хором. С его легкой руки на качественно иной уровень поднялась местная традиция самодеятельной журналистики, организовался кустарно-краеведческий музей[655]… О Модестове говорили, что он «владел душой учащихся»[656]. Деловой авторитет педагога подтверждается ролью главы квалификационной (экзаменационной) комиссии техникума и фактического руководителя учебного заведения под занавес его истории[657].

Быстро пришелся к «мстёрскому двору» и Федор Иванович Лашин[658]. До 1919 года он был преподавателем, а затем директором известной Петровской ремесленной школы в Тотьме. Школа снискала линией традиционной игрушки этому северному городку славу «русского Нюрнберга»[659]. После революции власти бросили ее на произвол судьбы, и Лашин нашел свое новое место в Мстёре, возглавив всю техническую часть мастерских. Он вывел работу мастерских из полосы затянувшегося кризиса, вызванного пожаром 1922 года. Его опыт и квалификация в какой-то степени смогли компенсировать так и не восполненные материальные потери.

Федор Лашин. 1900-е. Объединенный музей Тотьмы

Коммунар Павел Кениг вспоминал о Лашине: «Он хорошо знал чеканку, гравирование, штамповку и многое другое. Я сделал под его руководством штампы для изготовления пряжек для мужских ремней. Как я их сделал на нашем убогом оборудовании, до сих пор не пойму, но пряжки получились настоящие, „как фабричные“ — высшая похвала Федора Ивановича… Лашин был многознающий, мудрый человек. Беседовать с ним было и честью, и наслаждением. Он был талантливый актер и режиссер. Под его режисссурой мы поставили „На дне“ Горького — на уровне хорошего провинциального театра. Сам он блестяще играл Сатина. Когда-то он работал вместе с Врубелем над керамическим панно для гостиницы „Метрополь“. Он был для нас живой эстафетой из славного прошлого в загадочное будущее»[660]. Несмотря на строгость и требовательность, Лашин являл собой объект всеобщей любви и поклонения: ученики видели, что он вкладывал всю свою душу и знания в работу.

Для того чтобы вернуться к состоянию относительного равновесия, мстерянам понадобилось около двух лет. По совпадению к 1924 году слово «коммуна» исчезает из названия образовательной структуры (но не из обиходного употребления), то есть именно тогда, когда ее коллектив снова обрел слитность, единство и силу первых лет своего существования. Эти качества имели вполне ощутимое энергетическое выражение. Неслучайно бывшие воспитанники даже спустя десятилетия продолжали называть себя коммунарами и в общении органично воспроизводили тип поведения, восходящий к временам их юности, основанный на дружбе, взаимопомощи, убежденности, что чужой беды не бывает.

Федор Лашин. Панорама «Старик и старуха у разбитого корыта». Начало XX века. Дерево, краски, резьба, роспись. Художественно-педагогический музей игрушки им. Н. Д. Бартрама, Сергиев Посад

Федор Лашин. Панорама «Старик и золотая рыбка». Начало XX века. Дерево, краски, лак, резьба, роспись. Художественно-педагогический музей игрушки им. Н. Д. Бартрама, Сергиев Посад

Федор Лашин. Панорама «Демьянова уха». Начало XX века. Дерево, краски, резьба, роспись. Художественно-педагогический музей игрушки им. Н. Д. Бартрама, Сергиев Посад

Драматическая страница в истории Мстёрских художественно-промышленных мастерских была творчески освоена знаменитой местной традицией